Неточные совпадения
Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее прошлого года в карете,
рассказал ей, как он шел с покоса
по большой
дороге и встретил ее.
Лидия села в кресло, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди, и как-то неловко тотчас же начала
рассказывать о поездке
по Волге, Кавказу,
по морю из Батума в Крым. Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов,
дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой,
дорогою она
рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду
по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Потом смотритель
рассказывал, что
по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да
по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
Мы переговаривались с ученой партией, указывая друг другу то на красивый пейзаж фермы, то на гору или на выползшую на
дорогу ящерицу; спрашивали название трав, деревьев и в свою очередь
рассказывали про птиц, которых видели
по дороге, восхищались их разнообразием и красотой.
Строгость смотрителя происходила преимущественно оттого, что в переполненной вдвое против нормального тюрьме в это время был повальный тиф. Извозчик, везший Нехлюдова,
рассказал ему
дорогой, что «в тюрьме гораздо народ теряется. Какая-то на них хворь напала. Человек
по двадцати в день закапывают».
По дороге Дерсу
рассказал мне, что исстари к западу от Сихотэ-Алиня жили гольды, а с восточной стороны — удэгейцы, но потом там появились охотники-китайцы. Действительно, манзовские охотничьи шалаши встречались во множестве. Можно было так соразмерить свой путь, чтобы каждый раз ночевать в балагане.
Он охотно
рассказывал им то, что случилось в тех местах, откуда он прибыл, и что он видел
по дороге.
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо шла
по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу
рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с отцом, они приходили сюда на охоту за козами. Про железную
дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
— А вот на
дороге все
расскажу, поедем. Приехали, прошли
по длинным коридорам к церкви, отыскали сторожа, послали к Мерцалову; Мерцалов жил в том же доме с бесконечными коридорами.
— Я тогда думал, —
рассказывал он мне, — что в Сибири люди под землей живут, взял и убежал
по дороге из Тюмени.
Природа устала с собой воевать —
День ясный, морозный и тихий.
Снега под Нерчинском явились опять,
В санях покатили мы лихо…
О ссыльных
рассказывал русский ямщик
(Он знал
по фамилии даже):
«На этих конях я возил их в рудник,
Да только в другом экипаже.
Должно быть,
дорога легка им была:
Шутили, смешили друг дружку;
На завтрак ватрушку мне мать испекла,
Так я подарил им ватрушку,
Двугривенный дали — я брать не хотел:
— «Возьми, паренек, пригодится...
Нет надобности разбирать каждую пьесу порознь,
рассказывать содержание, следить развитие действия сцена за сценой, подбирать
по дороге мелкие неловкости, выхвалять удачные выражения и т. п.
И сам прыгнул в карету за Настасьей Филипповной и затворил дверцы. Кучер не сомневался ни одной минуты и ударил
по лошадям. Келлер сваливал потом на нечаянность: «Еще одна секунда, и я бы нашелся, я бы не допустил!» — объяснял он,
рассказывая приключение. Он было схватил с Бурдовским другой экипаж, тут же случившийся, и бросился было в погоню, но раздумал, уже
дорогой, что «во всяком случае поздно! Силой не воротишь».
Мыльников с важностью присел к столу и
рассказал все
по порядку: как они поехали в Тайболу, как
по дороге нагнали Кишкина, как потом Кишкин дожидался их у его избушки.
Таисья теперь думала о том, как бы благополучно миновать куренную повертку, которая выходила на самосадскую
дорогу в половине, — попадутся куренные, как раз узнают
по пегашке и
расскажут брательникам.
27-го около полудня мы добрались до Лебедя. Наше появление порадовало их и удивило. Я не стану
рассказывать тебе всех бедствий
дороги. Почти трое суток ехали. Тотчас
по приезде я отправился к Милордову, в твой дом (с особенным чувством вошел в него и осмотрел все комнаты). Отдал просьбы и просил не задерживать. Милордов порядочный человек, он правил должность тогда губернатора за отсутствием Арцимовича.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург с целию специально служить камергерше и открыть себе при ее посредстве служебную
дорогу, но он всем
рассказывал и даже сам был глубоко убежден, что едет в Петербург для того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию
по некоторым весьма затруднительным вопросам, возникающим из современных дворянских дел.
Когда давеча Николай Осипыч
рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же
дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
— Без сомнения, — подхватил князь, — но, что
дороже всего было в нем, — продолжал он, ударив себя
по коленке, — так это его любовь к России: он, кажется, старался изучить всякую в ней мелочь: и когда я вот бывал в последние годы его жизни в Петербурге, заезжал к нему, он почти каждый раз говорил мне: «Помилуй, князь, ты столько лет живешь и таскаешься
по провинциям:
расскажи что-нибудь, как у вас, и что там делается».
— Я обратился к уряднику, —
рассказывал он мне через десять лет, — караулившему вход, с просьбой доложить следователю обо мне, как вдруг отворилась дверь будки, из нее быстро вышел кто-то — лица я не рассмотрел — в белой блузе и высоких сапогах, прямо с крыльца прыгнул в пролетку, крикнул извозчику — лихач помчался, пыля
по дороге.
И
рассказал он мне в подробностях до мелочей всю кражу у Бордевиля: как при его главном участии увезли шкаф, отправили
по Рязанской
дороге в Егорьевск, оттуда на лошади в Ильинский погост, в Гуслицы, за двенадцать верст от станции
по дороге в Запонорье, где еще у разбойника Васьки Чуркина был притон.
— Убивалась она очень, когда вы ушли! Весь зимовник прямо с ума сошел. Ездили
по степи, спрашивали у всех. Полковнику другой же день обо всем
рассказали, — а он в ответ: «Поглядите, не обокрал ли! Должно быть, из беглых!» Очень Женя убивалась! Вы ей портмонетик
дорогой подарили, так она его на шее носила. Чуть что — в слезы, а потом женихи стали свататься, она всех отгоняла.
Потом
рассказывал, что Лембке всю
дорогу жестикулировал и «такие идеи выкрикивали, что
по необычайности невозможно было исполнить-с».
— Дали ему гривну на
дорогу и отпустили, — ответил Поддубный. — Тут попался нам мужик,
рассказал, что еще вчера татары напали на деревню и всю выжгли. Вскоре мы сами перешли великую сакму: сметили,
по крайнему счету, с тысячу лошадей. А там идут другие мужики с бабами да с детьми, воют да голосят: и наше-де село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили святые иконы, из риз поделали чепраки…
Во время
дороги они мало разговаривали, и то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях руками в старых замшевых перчатках, он заговаривал и про то и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик
рассказывал, как скучал и плакал
по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского, как учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, — старик все отмалчивался.
— Науками, братец, науками, вообще науками! Я вот только не могу сказать, какими именно, а только знаю, что науками. Как про железные
дороги говорит! И знаешь, — прибавил дядя полушепотом, многозначительно прищуривая правый глаз, — немного эдак, вольных идей! Я заметил, особенно когда про семейное счастье заговорил… Вот жаль, что я сам мало понял (времени не было), а то бы
рассказал тебе все как
по нитке. И, вдобавок, благороднейших свойств человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю.
Один из них, который, судя
по его усталому виду и запыленному платью, только что приехал из
дороги,
рассказывал что-то с большим жаром; все слушали его со вниманием, кроме одного высокого и молодцеватого детины.
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она
рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек была гораздо интереснее светских романов одной русской писательницы,
по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего не может сделать умнее, как с большим жаром поцеловать ее руку и прочесть ей следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
Анна Петровна. Послушайте, господин честный человек! Нелюбезно провожать даму и всю
дорогу говорить с нею только о своей честности! Может быть, это и честно, но,
по меньшей мере, скучно. Никогда с женщинами не говорите о своих добродетелях. Пусть они сами поймут. Мой Николай, когда был таким, как вы, в женском обществе только пел песни и
рассказывал небылицы, а между тем каждая знала, что он за человек.
Не стану вам
рассказывать, как я доехал до Вильны: благодаря нашим победам меня
по всей
дороге принимали ласково, осыпали вежливостями и даже иногда вполголоса бранили вместе со мною Наполеона.
— Да ты, того-этого,
по правде говори: нигде раньше в делах не был? Чтой-то ты, дядя, много знаешь — нынче мне всю
дорогу анекдоты
рассказывал! Ну?
Но уже через десять минут, когда они возвращались домой, Колесников весело шутил
по поводу своих гондол; и слово за словом, среди шуток и скачков через лужи,
рассказал свою мытарственную жизнь в ее «паспортной части», как он выражался.
По образованию ветеринар, был он и статистиком, служил на железной
дороге, полгода редактировал какой-то журнальчик, за который издатель и до сих пор сидит в тюрьме. И теперь он служит в местном железнодорожном управлении.
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной
дороги, а в последние десять лет все сидела за печью и только
по ночам выходила на улицу.
Если человек не ездил на лошадях
по глухим проселочным
дорогам, то
рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.
Вероятно, под влиянием дяди Петра Неофитовича, отец взял ко мне семинариста Петра Степановича, сына мценского соборного священника. О его влиянии на меня сказать ничего не могу, так как в скорости
по водворении в доме этот скромный и, вероятно, хорошо учившийся юноша попросил у отца беговых дрожек, чтобы сбегать во мценский собор, куда, как уведомлял его отец, ждали владыку. Вернувшись из города, Петр Степанович
рассказывал, что
дорогой туда сочинил краткое приветствие архипастырю на греческом языке.
Я
рассказал ей о прежних моих встречах с мистером Астлеем
по дороге.
Воротился старик ко старухе,
Рассказал ей великое чудо:
«Я сегодня поймал было рыбку,
Золотую рыбку, не простую;
По-нашему говорила рыбка,
Домой в море синее просилась,
Дорогою ценою откупалась:
Откупалась, чем только пожелаю.
Не посмел я взять с нее выкуп;
Так пустил ее в синее море».
Старика старуха забранила:
«Дурачина ты, простофиля!
Не умел ты взять выкупа с рыбки!
Хоть бы взял ты с нее корыто,
Наше-то совсем раскололось...
По небу весело бежали далекие облачка; солнце точно смеялось и все кругом топило своим животворящим светом, заставлявшим подниматься кверху каждую былинку; Мухоедов целую
дорогу был необыкновенно весел: пел,
рассказывал анекдоты, в лицах изображал Муфеля, «сестер», Фатевну — словом, дурачился, как школьник, убежавший из школы.
Ну, теперь замечайте хорошенько, стану вам про
дорогу по амурской стороне
рассказывать.
Назаров ввёл его в клеть, затворил дверь и сразу
рассказал, как заснул
по дороге к доктору, а лошадь поворотила назад. Сначала Рогачёв слушал серьёзно, потом — губы его дрогнули, и
по скуластому лицу добродушно расползлась улыбка.
И я ушел из усадьбы тою же
дорогой, какой пришел сюда в первый раз, только в обратном порядке: сначала со двора в сад, мимо дома, потом
по липовой аллее… Тут догнал меня мальчишка и подал записку. «Я
рассказала все сестре, и она требует, чтобы я рассталась с вами, — прочел я. — Я была бы не в силах огорчить ее своим неповиновением. Бог даст вам счастья, простите меня. Если бы вы знали, как я и мама горько плачем!»
В Луге,
по дороге к вокзалу, меня подхватил под руку тайный советник Стрекоза. Признаюсь, я смутно угадывал, что будет нечто подобное (дальше я
расскажу читателю мои отношения к Стрекозе), и порядочно-таки это волновало меня.
Корней
рассказал, что он видел
по дороге целое поле полно копен. Молодайка налила ему пятую чашку жидкого, чуть желтого чаю и подала.
Отец Прохор подъехал к большому каменному дому купца Сивкова. Радушно встретили его и хозяин, только что воротившийся от Макарья, и жена его, и две снохи, и дальняя сродница Акулина Егоровна, та самая, что разъезжала, а иной раз и пешком ходила
по богомольям. Отец Прохор
рассказал хозяину придуманный
дорогой вымысел насчет Дуни.
Нежно поглядывая на Дунюшку,
рассказывал он Марку Данилычу, что приехал уж с неделю и пробудет на ярманке до флагов, что он, после того как виделись на празднике у Манефы, дома в Казани еще не бывал, что поехал тогда
по делам в Ярославль да в Москву, там вздумалось ему прокатиться
по новой еще тогда железной
дороге, сел, поехал, попал в Петербург, да там и застрял на целый месяц.
Рассказывают, что один вновь назначенный заседатель, прибыв в свой участок, согнал крестьян и приказал им копать
по сторонам
дороги канавы; его преемник, не желая уступать ему в оригинальности, согнал крестьян и приказал им зарывать канавы.
Когда мы вечером пришли к Христе и я
рассказал ей эту историю, она смеялась до упаду и до истерики, сколько над chère papa, [
Дорогой папа (франц.).] как стали мы называть Пенькновского, столько же и над maman, которая сама шутила над замешательством, в которое поставил ее Пенькновский этою,
по ее словам, «противною свадьбою».
Мы ходим с дядей
по зале. За эти три года он сильно постарел и растолстел, покрякивает после каждой фразы, но радушен и говорлив по-прежнему; он
рассказывает мне о видах на урожай, о начавшемся покосе. Сильная, румяная девка, с платочком на голове и босая, внесла шипящую на сковороде яичницу;
по дороге она отстранила локтем полузакрытую дверь; стаи мух под потолком всколыхнулись и загудели сильнее.
Рабочая молодежь из города маленькими группками пробиралась тоже в каменоломни, но
по дороге туда,
рассказывали, уже рыскали разъезды кубанских казаков.